| Самолет еще слушался рулей... |
 | |
Впереди на большой скорости уходила отбомбившаяся эскадрилья, а внизу полыхали взрывы, взлетали обломки, багрово-кpaсное пламя вперемешку с густым черным дымом огромным столбом взметнулось к небу, огненной лавой упало назад, вниз, разрастаясь сплошным костром, Oгненным морем запылали склады горючего, забушевал пламенем порт.
Юр прилагал все усилия, чтобы не отстать от эскадрильи, уходившей из зоны поражения, но к «тройке» уже привязалась стая «мессершмиттов».
Бой одного бомбардировщика с целой стаей истребителей ничего хорошего не сулит. Бомбардировщик — машина тяжелая, не такая уж быстроходная и поворотливая и представляет собою прекрасную цель для истребителя, самолета маленького, быстрого и юркого.
Вести бой одному против эскадрильи «мессеров» было немыслимо. Здесь не выиграешь ни на технике пилотирования, ни на хладнокровии. А избежать боя было невозможно: «мессершмиты» обстреливали бомбардировщик с хвоста, и пулемет радиста Кузнецова строчил без перерыва, но он один не мог отбить атаки целой эскадрильи истребителей, а в зону огня пулемета штурмана «мессеры» не входили.
Юр прилагал все усилия, чтобы не отстать от эскадрильи, уходившей из зоны поражения, но к «тройке» уже привязалась стая «мессершмиттов».
Бой одного бомбардировщика с целой стаей истребителей ничего хорошего не сулит. Бомбардировщик — машина тяжелая, не такая уж быстроходная и поворотливая и представляет собою прекрасную цель для истребителя, самолета маленького, быстрого и юркого.
Вести бой одному против эскадрильи «мессеров» было немыслимо. Здесь не выиграешь ни на технике пилотирования, ни на хладнокровии. А избежать боя было невозможно: «мессершмиты» обстреливали бомбардировщик с хвоста, и пулемет радиста Кузнецова строчил без перерыва, но он один не мог отбить атаки целой эскадрильи истребителей, а в зону огня пулемета штурмана «мессеры» не входили.
И. ЛЕВИНСОН: "В это время самолет резко затрясло. Раздалось что-то вроде треска, и передо мной из-под нашего самолета вверх взмыл истребитель. Он очень хорошо уложился в кольце прицела пулемета, и я нажал на спусковой крючок своего «шкаса».
Раздалась непривычно длиная пулеметная очередь. Истребитель задымил и, оставляя густой черный шлейф, резко и почти вертикально пошел вниз. Дальше наблюдать за ним не было возможности, так как нужно было следить за воздухом».
Этo была очень удачная и быстрая победа. Остальные истребители рассыпались в стороны, и только один не отставал от «тройки». Он кинулся в сторону, отлетел далеко, свечкой взлетел вверх, развернулся и, открыв бешеный огонь, сверху вниз помчался в новую атаку. Пули защелкали по бомбардировщику, прошли по кабине летчика, хлестнули по приборам. Брызнули осколки стекол. Юр пригнул голову к коленям.
Бомбардировщик качнулся. Очередь врага была не смертельной для бомбардировщика, но достаточно точной: пули повредили приборы, вывели из строя правый элерон, прошлись по фюзеляжу, по хвостовому оперению. Самолет кинуло влево, накренило. Не успел Юр справиться с опасным креном, как новая очередь прошила конец правой плоскости, и он, точно срезанный гигантской бритвой, отвалился, повиснув на нижней обшивке.
Самолет еще слушался рулей, и Юр, спасая бомбардировщик от пулеметных очередей, бросал его из стороны в сторону. Подраненный самолет маневрировал тяжело. Он сбавил скорость, все больше отставая от эскадрильи, и со снижением шел к морю. Видя легкую поживу, «мессершмитты» накинулись на одинокий самолет, ведя поочередно атаку с хвоста. Но больше всех досаждал этот нахальный ас.
И. ЛЕВИНСОН: «Я отчетливо помню вытянутое лицо с усами и правую руку без перчатки на баранке. Все это было видно очень хорошо, так как истребитель прошел левее нас с большим правым креном и почти рядом...» Резко отвернув в сторону, ас пошел в новую атаку с хвоста. Фашист попался опытный.
Одну за другой он выделывал фигуры высшего пилотажа, умело выходил из-под обстрела, удачно выбирал позиции и снова атаковал израненный самолет, нападая на него снизу, сверху, сбоку. Ас не рисковал, не лез в атаку очертя голову, а выбирал позиции наименее опасные для себя, пулеметным огнем разрушая самолет. Конец правой плоскости отвалился совсем. От новой очереди что-то треснуло в левом моторе. Машина повалилась на левую плоскость, теряя высоту, завиражила влево.
- Левый мотор заклинило! — доложил пилоту штурман. — Знаю, — ответил Юр.
А «мессер» уже заходил в хвост израненного бомбардировщика. Это самое опасное положение: назад стрелять нельзя, мешают свои же рули. Сзади машина беззащитна. Единственный выход из такого положения — резко отвернуть в сторону, сбить прицел врага и самому перейти в нападение. Но израненный бомбардировщик был неспособен на это. Уцелевший альтиметр показывал триста метров высоты и продолжал, фиксировать падение.
«Мессершмитт» нагнал полуразрушенный самолет и подошел почти к самым его рулям. Он не открывал огня, ас был вполне уверен, что бомбардировщик не уйдет от него и не сможет защищаться. Остальные «мессеры» кружили над местом неравного поединка, тоже не открывая огня, вероятно из опасений подбить своего. Фашист притерся к самым рулям гибнущего самолета. Теперь он мог покончить с бомбардировщиком в любую секунду — одной пулеметной очередью. Или с ним вообще можно ничего не делать, он и сам сейчас плюхнется в море, без посторонней помощи. Его минуты сочтены...
Фашист не открывал огня, наслаждаясь своей победой, наблюдая агонию гибнущего бомбардировщика. Он шел со скоростью бомбардировщика на расстоянии всего трех-четырех метров от него, и теперь уже стрелокрадист Кузнецов отлично видел улыбающееся лицо пилота с закрученными вверх черными усами. Этот усатый, вероятно, отлично знал систему и вооружение бомбардировщика.
При атаках он так умело держал свой истребитель вне сектора обстрела пулемета штурмана и радиста, так точно рассчитывал радиус действия огня бомбардировщика, что сам не входил в него. И даже теперь он отлично знал, что сам остается неуязвимым: стрелок-радист не может стрелять в него, ему мешают свои же рули. Дать пулеметную очередь по нему — это все равно, что пустить пулю себе в лоб. Встретившись глазами со взглядом Кузнецова, фашист поднял над штурвалом руку и, опустив большой палец вниз, показывал на море...
Кузнецов был вне себя. Больше всего его злило то, что этот фашист по своему желанию может открыть огонь или не открывать. Но Юр ничего больше не мог сделать. Истерзанный бомбардировщик был неспособен на какой-либо маневр. Кренясь на одно крыло, он все снижался к волнам, и Юр прилагал все усилия, чтобы только удержать его в воздухе...
— Ты понимаешь, командир! — кричал Кузнецов. — Этот гад пальцем вниз показывает... Смеется...
И вдруг он услышал твердый голос лейтенанта:
- Сбей его!
— Через рули? Но ведь это...
— Я тебе приказываю: сбей его!
Или асу надоела эта игра, или он увидел, как Кузнецов отвернул турель назад, но фашист открыл огонь. Пули огненной струей вонзались в погибающий самолет, прошивая его от хвоста до моторов.
— Бью! — крикнул Кузнецов.
Пули пробивали хвост, стабилизатор и рули своего же самолета...
«Мессершмитт» качнулся...
И. ЛЕВИНСОН: «Помню, как Кузнецов закричал: «Товарищ, лейтенант! Он перевернулся! Он падает!.. Он горит!» И ответ: «Молодец!»
До воды оставалось меньше семидесяти метров.
- Подготовить лодку! — приказал Юр. — Поднадуть пояса!
А до воды уже 30 метров; через несколько секунд — 20, потом 10, 5...
Бомбардировщик качнулся. Очередь врага была не смертельной для бомбардировщика, но достаточно точной: пули повредили приборы, вывели из строя правый элерон, прошлись по фюзеляжу, по хвостовому оперению. Самолет кинуло влево, накренило. Не успел Юр справиться с опасным креном, как новая очередь прошила конец правой плоскости, и он, точно срезанный гигантской бритвой, отвалился, повиснув на нижней обшивке.
Самолет еще слушался рулей, и Юр, спасая бомбардировщик от пулеметных очередей, бросал его из стороны в сторону. Подраненный самолет маневрировал тяжело. Он сбавил скорость, все больше отставая от эскадрильи, и со снижением шел к морю. Видя легкую поживу, «мессершмитты» накинулись на одинокий самолет, ведя поочередно атаку с хвоста. Но больше всех досаждал этот нахальный ас.
И. ЛЕВИНСОН: «Я отчетливо помню вытянутое лицо с усами и правую руку без перчатки на баранке. Все это было видно очень хорошо, так как истребитель прошел левее нас с большим правым креном и почти рядом...» Резко отвернув в сторону, ас пошел в новую атаку с хвоста. Фашист попался опытный.
Одну за другой он выделывал фигуры высшего пилотажа, умело выходил из-под обстрела, удачно выбирал позиции и снова атаковал израненный самолет, нападая на него снизу, сверху, сбоку. Ас не рисковал, не лез в атаку очертя голову, а выбирал позиции наименее опасные для себя, пулеметным огнем разрушая самолет. Конец правой плоскости отвалился совсем. От новой очереди что-то треснуло в левом моторе. Машина повалилась на левую плоскость, теряя высоту, завиражила влево.
- Левый мотор заклинило! — доложил пилоту штурман. — Знаю, — ответил Юр.
А «мессер» уже заходил в хвост израненного бомбардировщика. Это самое опасное положение: назад стрелять нельзя, мешают свои же рули. Сзади машина беззащитна. Единственный выход из такого положения — резко отвернуть в сторону, сбить прицел врага и самому перейти в нападение. Но израненный бомбардировщик был неспособен на это. Уцелевший альтиметр показывал триста метров высоты и продолжал, фиксировать падение.
«Мессершмитт» нагнал полуразрушенный самолет и подошел почти к самым его рулям. Он не открывал огня, ас был вполне уверен, что бомбардировщик не уйдет от него и не сможет защищаться. Остальные «мессеры» кружили над местом неравного поединка, тоже не открывая огня, вероятно из опасений подбить своего. Фашист притерся к самым рулям гибнущего самолета. Теперь он мог покончить с бомбардировщиком в любую секунду — одной пулеметной очередью. Или с ним вообще можно ничего не делать, он и сам сейчас плюхнется в море, без посторонней помощи. Его минуты сочтены...
Фашист не открывал огня, наслаждаясь своей победой, наблюдая агонию гибнущего бомбардировщика. Он шел со скоростью бомбардировщика на расстоянии всего трех-четырех метров от него, и теперь уже стрелокрадист Кузнецов отлично видел улыбающееся лицо пилота с закрученными вверх черными усами. Этот усатый, вероятно, отлично знал систему и вооружение бомбардировщика.
При атаках он так умело держал свой истребитель вне сектора обстрела пулемета штурмана и радиста, так точно рассчитывал радиус действия огня бомбардировщика, что сам не входил в него. И даже теперь он отлично знал, что сам остается неуязвимым: стрелок-радист не может стрелять в него, ему мешают свои же рули. Дать пулеметную очередь по нему — это все равно, что пустить пулю себе в лоб. Встретившись глазами со взглядом Кузнецова, фашист поднял над штурвалом руку и, опустив большой палец вниз, показывал на море...
Кузнецов был вне себя. Больше всего его злило то, что этот фашист по своему желанию может открыть огонь или не открывать. Но Юр ничего больше не мог сделать. Истерзанный бомбардировщик был неспособен на какой-либо маневр. Кренясь на одно крыло, он все снижался к волнам, и Юр прилагал все усилия, чтобы только удержать его в воздухе...
— Ты понимаешь, командир! — кричал Кузнецов. — Этот гад пальцем вниз показывает... Смеется...
И вдруг он услышал твердый голос лейтенанта:
- Сбей его!
— Через рули? Но ведь это...
— Я тебе приказываю: сбей его!
Или асу надоела эта игра, или он увидел, как Кузнецов отвернул турель назад, но фашист открыл огонь. Пули огненной струей вонзались в погибающий самолет, прошивая его от хвоста до моторов.
— Бью! — крикнул Кузнецов.
Пули пробивали хвост, стабилизатор и рули своего же самолета...
«Мессершмитт» качнулся...
И. ЛЕВИНСОН: «Помню, как Кузнецов закричал: «Товарищ, лейтенант! Он перевернулся! Он падает!.. Он горит!» И ответ: «Молодец!»
До воды оставалось меньше семидесяти метров.
- Подготовить лодку! — приказал Юр. — Поднадуть пояса!
А до воды уже 30 метров; через несколько секунд — 20, потом 10, 5...
Свежие комментарии